С бывшим архангельским капитаном Василием Павловичем Корельским мы познакомились в 90-х. Являясь в ту пору одним из старейших судоводителей Архангельска, Корельский написал весьма любопытные воспоминания о своей жизни, которые отредактировал мой коллега, архангельский журналист Михаил Попов. Василию Павловичу я предложил опубликовать мемуары в газете «Корабел». Так рукопись капитана впервые попала на страницы северодвинского издания.
Впоследствии Василий Павлович выразил мне благодарность в предисловии своей книги «На своем веку». Однако с выходом ее в 1996 году в издательстве «Правда Севера» наше содружество не закончилось – мы еще долгое время переписывались, и впоследствии копию своих дневниковых записей и воспоминаний капитан Корельский передал в мой личный архив.
Перегон на Мурманск
К одному из эпизодов жизни Василия Павловича, связанных с зимой 1941 года, мне впоследствии пришлось вернуться, когда речь зашла о написании изначальной истории морского порта Молотовска. До войны, как известно, такой организации практически не существовало. Имелся лишь водный цех, корнями связанный со строительством нового города. А строительство еще раньше передали в ведомство ГУЛАГа…
Капитан Корельский же вспоминает, как в самом начале 1941 года архангельским морякам предстояло перегнать из акватории строящегося завода № 402 в Мурманск два земснаряда – «Онега» и «Двина», а также паровую грунтоотвозную шаланду «Двинская-2».
Для сопровождения этих судов специально выделили ледокол «Ленин». Главными участниками того ледового перехода стали: Николай Михайлович Николаев – известный советский капитан-ледокольщик, архангельские капитаны — Кирилл Емельянович Кучерин и упомянутый уже Василий Павлович Корельский. В целом же руководил перегонной операцией тех дней начальник спецморпроводки Дмитрий Никанорович Сергиевский…
Следом за «Лениным»
Дальше по упомянутой книге воспоминаний Василия Павловича:
«В те дни я вплотную приблизился к царству ГУЛАГа, всем своим существом, всей шкурой почувствовав леденящие дыхание этого студеного архипелага. Это знобящее душу ощущение усугубляла лютая зима. Птицы замерзали на лету.
Колонны заключенных черными потоками стекались к ягринскому мосту. Их было так много, что на тот берег они перетекали несколько часов. Если не успеешь миновать мост до семи утра, жди часа три, пока на остров не перейдут все колонны.
Январские морозы сковали бухту полуметровым льдом. Без посторонней помощи земснарядам и шаланде было невозможно выйти даже из порта, не говоря уже о том, чтобы двигаться в море. Для проводки каравана в Молотовск прибыл ледокол «Ленин». Капитан «Ленина» Н. М. Николаев отдал распоряжение следовать за ним. Мы вышли за ледоколом из порта и остановились у береговой кромки острова Ягры.
Отход был назначен на 19 января. Перед тем как тронуться в путь мы, четыре капитана – Николаев, Кучерин, Ушаков и я, – а также начальник спецпроводки Сергиевский собрались возле борта ледокола на совет. Загибая пальцы, еще раз перечислили, какими средствами располагаем на случай ЧП: пластыри, цемент, различные материалы для заделки пробоин и трещин, айс-бимсы, дизельные насосы…
Предусмотрели, кажется, все, что в ту пору имелось. Оставалось уповать на погоду, собственную сметку и мастерство. Капитан ледокола внимательно оглядел нас, своих ведомых, и объявил порядок следования: «Первым пойдет земсняряд «Онега», вторым – «Двина», шаланда «Двинская-2» будет замыкающей». Номер, который выпал мне, был, безусловно, самым трудным – лед на лютом морозе мгновенно схватывался, чуть промедлишь – и застрял. Поручая замыкать караван, капитан «Ленина», видимо, полагался на мою разворотливость и проворность.
Наша ледовая планерка неожиданно была нарушена. К припаю верхом на лошадях подскакали энкавэдэшники – чины охраны Ягринлага. Они были в подпитии и вели себя по-хамски. Взнузданные ими лошади били копытами, осыпая нас ледяным крошевом.
Но того острее язвили слова, которые бросали эти люди. «Угробите суда – попадете сюда», – скалились они, показывая на бараки, что виднелись возле дюн. Мои коллеги молчали – держать язык за зубами стало в те годы правилом. Однако я был молод, подчас горяч и на сей раз не выдержал: «У вас свои дела, у нас – свои.
Нам считать мили, вам – своих подопечных. Посеете – с вас же взыщется». От этих слов у энкавэдэшников аж челюсти отвисли, до того они привыкли к безропотности и послушанию. Дальнейшее было непредсказуемо – они могли взвиться, обрушить на нас плети, выхватить наганы – у пьяных все могло статься. По счастью, среди них оказался один потрезвее. Он решительно махнул рукой: «Айда до дому», – и они ускакали. Мои напарники застыли в оцепенении. А начальник спецпроводки судов Сергиевский покачал головой: «Ну ты, молодой человек, и жох. Не иначе, батенька, гипнозом обладаешь. Ишь, как их сдуло…»
Путь сквозь ледяное крошево длился больше суток. Я два раза вызывал ледокол, чтобы околоть наросты. Хуже всех шел земснаряд «Двина», он то и дело застревал в русле и от сжатия льдов получил пробоину.
21 января мы вышли на чистую воду. Капитан «Ленина», пожелав счастливого плавания, оставил нас. Дальше караван двинулся без сопровождения. Началась качка, и заключенные, не привыкшее к ней да к тому же изможденные лагерными условиями, свалились от морской болезни. Возникла опасность остановки машин – некому стало держать в котле пар. Тут уж было не до церемоний. Вохровцы кинулись выяснять, нет ли среди зэков симулянтов. Таковых не оказалось, но кое-кто из них все же держался на ногах – четверо из палубной команды, один – из машинной. Пусть небольшая, но это все-таки была сила. Вот так мы и шли – два судоводителя да два механика, работавшие по сменам, плюс пять державшихся на ногах заключенных, тоже работавших по очереди. У меня смены не было. Я стоял все вахты до губы Териберка.
Здесь, перед входом в Кольский залив, все суда стали на якорь. Мы малость отдохнули. У заключенных утихла морская болезнь. Можно было двигаться дальше. Головное судно взяло военного лоцмана. На мачтах ниже топовых огней зажглись вертикальные световые сигналы: два зеленых и посередине красный. Это означало, что идут не чужестранцы, а свои.
В Кольском заливе стоял густой туман. Начальник проводки дал указание лечь в дрейф. Мне топтаться на месте не хотелось, я рискнул и повел шаланду в тумане, благо временами через пелену проступали дальние сопки. Переход прошел благополучно. Я ошвартовал судно у причала судоремонтного завода в Росте, где когда-то ставил ледокольный пароход «Садко». Мои спутники, «Двина» и «Онега», зашли в порт аж через трое суток».
Капитан Дубинин
Опять-таки снова предоставим слово Василию Павловичу Корельскому:
«С довоенным Молотовском у меня были связаны не слишком приятные воспоминания. Еще в декабре 1940-го я видел условия подневольного труда заключенных Ягринлага. Вспомнился и еще один, более ранний эпизод. В декабре 1936 года начальник молотовской стройки рослый и могучий И.Т. Кирилкин отбирал среди кандидатов специалиста на должность капитана флота. Тогда он остановил свой выбор на таком же высоком и крепком капитане А.О. Дубинине. Впоследствии, я знаю, Александр Осипович не выдержал и года работы в «лагерном флоте»…
Александр Осипович (Иосифович) Дубинин – один из хорошо известных капитанов, который водил суда Северного и Мурманского пароходств и до войны, и после нее, особенно прославившись умелой буксирной проводкой крупных морских лихтеров так называемого Бахвалова флота. Выйти на его биографию помог большой ценитель и знаток истории Архангельского кораблевождения Сергей Васильевич Терентьев. Ему удалось разыскать и сохранить для потомков личное дело капитана Дубинина. Из него мы узнаем, что Александр Осипович в самом деле очень недолго (с декабря 1936 года до мая 1937-го) работал в Молотовске. В документах он указывается как «начальник водного порта», поскольку, напомним, морского порта (ни военного, ни торгового) в Молотовске еще не существовало…
Остается еще сказать, что перегон судов из Молотовска в Мурманск зимой 1941 года упомянула также и Галина Викторовна Шаверина, написавшая, пожалуй, наиболее полную на сегодня книгу о лагерном периоде строительства Северодвинска – «Мы строили необычайный город».
Олег Химаныч
